убей эту чёртову тишину.
пожалуйста.
испачкай её своим красивым прокуренным дыханием.
сделай ей больно.

У каждого человека на планете есть своя собственная ценность. С которой он готов пылинки сдувать, только бы ничего плохого не произошло. Который не будет и глазу спускать с того, что ему дорого. У кого-то это работа, у кого-то собака, дом, машина, дети… у всех по-разному. Кто-то вообще, вон, может марки собирать и души в них не чаять. Таким вокруг никто не будет нужен, потому что его счастье в его великолепной коллекции. Я бы мог сказать, что моя ценность – гитары. Я, действительно, по особому отношусь к своему инструменту и готов по сто раз на дню проверять, все ли в порядке. Но нет. Для меня в жизни есть кое-что, а точнее, кое-кто, после чего, все остальное отходит автоматически на задний план. Билл. Самый родной, самый близкий во всех смыслах этого слова человек. Ты для меня всегда важнее, чем вся жизнь вокруг, могу сказать больше, ты и был моей жизнью. Другого просто не существовало. И мне не важно было, кто и что говорил вслед. Люди всегда будут обсуждать счастливых. Таковы уж правила, их не избежать. Проще просто пропустить мимо ушей, что я, собственно говоря, и делал. Ну да, согласен, первое время я чуть ли не с каждый вторым задирой на класс, а то и на два нас старше, лез в драку только за то, что тот вновь решил сказать что-то в адрес Билла или меня. Нередко приходил домой с фингалом, но зато довольный от того, что смог «отомстить». Билл же только садился рядом со мной на кровати и говорил, что они того не стоят. Со временем, я уже понял, о чем он говорил, вроде младше меня, а понимал в жизни намного больше. Наверное, потому, что смотрел на нее всегда немного с другой стороны, чем обычные люди. Ключевое слово – обычные. Может быть, мне так просто казалось, а может быть, я уже сам для себя со временем решил, но все те, кто косо смотрел в нашу с братом сторону, автоматически помещались для меня в графу: «заурядные идиоты». Скучные подростки, не видящие ничего  дальше своего носа, который то и дело корчил свое мерзкое «фи» в адрес тех, кто был на самом-то деле, лучше него в разы. Даже смешно. Но если бы не они, я бы никогда, наверное, не понял, что для меня на первом месте в жизни всегда будет стоять Билл – мой родной и самый любимый брат.

Ты говорил, что больше никогда не сможешь петь. Тряс меня за плечи и говорил, что больше не можешь. Испуганный ребенок со слезами на глазах, за плечами у которого уже столько всего было пережито. Взлеты, падения – мы со всем справлялись вместе и преодолевали самые сложные преграды, но сейчас, мне кажется, это был первый раз, когда я видел в твоих глазах страх, самый настоящий. Надеясь, на то, что ты ошибаешься, прижимал к себе, гладил по волосам и говорил с дрожью в голосе, что это не правда. Что мы со всем справимся, даже если что-то случится. Хотя, этого априори не может быть, потому что все, чего мы добились, по сути, было нашей единственной мечтой. Мы так долго шли ко всему тому, что сейчас имели не для того, чтобы просто взять и уйти. Понятие мечты бывает абсолютно разным. Все к своей цели тоже ведь идут по-разному. Один дойдет до конца, не смотря ни на что, а потом забросит все в чертовой матери, ухватившись за новую цель, а кто-то не сможет и полпути пройти. Развернется и даже не посмотрит назад. Мы с братом были не из этих людей. Мы четко знали, чего хотим и когда хотим. Представляли, как все будет выглядеть, как будем стоять на сцене в неоновом свете, и как миллионы людей будут смотреть только на нас. Как будут заполняться каждый вечер стадионы. Как будут засыпать, и слушать нашу музыку. Мы видели это перед своими глазами каждый день, стоило только проснуться. И четко шли к этому. И сейчас, когда Билл говорит, что больше не сможет… Нет. Это не правда. Что ж, вылечится, не сможем? Конечно, сможем. Я говорю, именно мы, потому что я буду рядом с братом всегда. С начала и до самого конца. Можно я побуду предсказателем и скажу, что плохого ничего с нами точно не произойдет в ближайшие несколько десятков лет? Пожалуй, все так и будет, я в этом более чем уверен. Но я просто прижимаю брата к себе и молчу. Ему понятно все без слов. Поймет, даже если я буду мысленно говорить с ним, потому что умеет читать по глазам. По моим. А я по его. В этом суть близнецов. Мы ближе, чем это кажется. Для него голос – это все. Все равно, что для меня гитара, только для него голос. Лишившись его, он лишиться себя. Больше не будет тем Биллом, которого я знал – ни сценического, ни «домашнего». Все, что он делал, то, как на него смотрели наши поклонники, его песни, его голос – для его сердца это был как заводной ключ. Даже не для сердца. Для души. Умрет его творчество, умрет и его душа. Это было действительно так, и с каждой секундой проведя в больнице, я понимал это все больше. Нет, как бы я хорошо не пел, я никогда не смогу заменить Билла. Во мне нет того, что есть в нем. Той искры, способной вести за собой миллионы людей. Того огня, которым он способен многим освещать путь во тьме. Он жил своим голосом. Он дышал им… Нет, я не смог бы его никогда заменить, потому что не способен так фанатично, с таким упоением отдаваться в каждое слово, спетое в наших песнях. Ну да, я люблю наше творчество, я люблю музыку, люблю то, что делаю. Но во мне нет того, что есть в Билле. Если он прекратит петь, произойдет самое страшное, что может только с нами произойти. Не будет… просто на просто, не будет больше нашей группы. Поменяй нас с Биллом местами, все моментально рухнет. Это ведь будет равносильно тому, как если бы я сел за барабаны, Густав бы стал солировать, а Билл бы зажигал на басу, в то время как девочки сохли бы от божественной игры на гитаре от мастера Георга. Ну, вот как-то так. Убого. Не то. Он и сам это прекрасно знает, но все равно показывает мне табличку с надписью, что я буду петь за него, если он больше не сможет. Я лишь киваю в ответ. Ну а что я ему скажу? Даже представить себе не могу, что обычно в таких случаях можно сказать.

«Ich weine wenn du weinst,
Bewach dich wenn du träumst…»
Ты помнишь… ту мою незамысловатую песню Ich liebe dich. Думаю, ты уже давно понял, для кого она вообще была написана. Иногда, когда мне не хватает слов, чтобы описать все, что я чувствую к тебе, я начинаю напевать себе под нос эту песню. В ней каждое слово – это ты. Да, что мне тебе рассказывать, ты итак, наверняка, это знаешь. Уверен, в то время как Билл был на операционном столе, я был рядом. Ну, не в прямом смысле рядом, но духовно, той самой связью близнецов, которую так никому и не дано в полной мере понять, я был рядом. Держал его за руку и, проводя ладонью по волосам, как обычно говорил, что все будет хорошо. Я был в его голове все часы, что он пробыл вне своей палаты, был рядом и уверен, что Билл это чувствовал. Даже у родной матери со своими детьми не бывает такой тесной связи, как между нами. Иногда мне кажется, что если понадобиться, я отдам жизнь за этого человека. Ничего мне не будет нужно, если рядом не будет моего брата. О каких вообще отношениях может быть речь. Мои отношения – Билл. Он моя жизнь и моя судьба и вряд ли я смогу когда-то полюбить кого-нибудь еще сильнее, чем его.
Когда Билл открывает глаза, я все так же сжимаю его руку. Чуть позже должны будут приехать все остальные. Пусть лучше они не приезжают, мне нужно время. Столько всего еще нужно рассказать Биллу, да и просто побыть с ним рядом, как раньше, когда еще мы не были теми, кем являемся сейчас, когда мы могли часами вот так вот сидеть друг напротив друга и общаться без слов. Он пытается что-то сказать, касается рукой своего горла, а я в это время только молча смотрю за всем, что он делает. От этой «картины» мне хочется кричать. Громко, потому что это невыносимо, смотреть на то, как мучается твоя вторая половинка во всех смыслах этого слова, и не знать, как помочь. Еще крепче сжимаю его ладонь, прижимаю ее к своей груди. Подавив ком в горле, прикладываю палец к свои губам, как бы показывая, что слова тут не нужны.
«Bin da wenn du mich rufst
Und schweige wenn du fluchst”
Я не слежу за временем. Несколько раз в палату к Биллу заходил врач и проверял, все ли прошло удачно, потом снова уходил, а я вновь провожал его взглядом до того самого момента, пока тот совсем не скроется за дверью. И чего ему неймётся?
- Я к Анди недавно ходил, - оторвав глаза от телевизора, который до этого смотрел с Биллом, а точнее просто следил за тем, как он щелкает каналами, я поворачиваюсь к брату. – Говорит, что смог бы на время тебя заменить.
Представив на мгновение себе эту картину, я улыбаюсь. Нет, мне даже смешно становится, когда перед глазами предстает наш лучший друг, переодетый в Билла. На мои слова в воздух быстро поднимается лист с надписью «пошел нахрен». Вот только от нее мне становится еще смешнее. –Да ладно тебе, он же только предложил, хотя…кто его знает.
Снова закатываюсь в смехе, периодически посматривая на реакцию младшего. Ну же, перестань так смотреть на меня так, как будто впервые видишь. Все уже позади, улыбайся.